Бывший руководитель проекта «Управление границами в ЦА» представительства ООН в Ташкенте Эркин Мусаев рассказывает, почему попал в жернова Андижанской бойни, и об 11-летнем заключении.
Эркин Мусаев вышел на свободу 11 августа благодаря усилиям верховного комиссара ООН по правам человека Зейд Раад аль-Хусейна.
Последний лично просил во время визита в Ташкент в мае этого года президента Узбекистана Шавката Мирзиёева освободить Мусаева, приговоренного в 2006 году на 20 лет лишения свободы.
Почему руководитель проекта «Управление границами в Центральной Азии» представительства ООН в Ташкенте попал за решетку? Он уверен, что стал жертвой хороших отношений с американскими дипломатами и военными.
После расстрела Андижанского восстания 13 мая 2005 года власти Узбекистана организовали несколько показательных судебных процессов по делу бывших сотрудников Минобороны, а сама трагедия была представлена как провокация западных спецслужб.
В январе 2006 года в жернова режима попал и Мусаев, экс-начальник управления внешнеэкономических связей Минобороны Узбекистана.
Наш собеседник категорически отрицал все обвинения, но подписал признание после угрозы подбросить наркотики родственникам.
Он был приговорен к 20 годам лишения свободы, срок его заключения должен был закончиться в 2026 году. Но фактически он вышел из тюрьмы благодаря смерти первого президента страны Ислама Каримова в сентябре прошлого года.
О том, как он провел первый месяц на свободе, о годах в тюрьме и планах на будущее, Мусаев рассказывает в интервью Ц-1.
– Чем вы занимаетесь? Планируете ли вернуться на работу в структуры ООН?
– Я прохожу лечение и не строю больших планов. Конечно, в подразделения ООН я бы хотел вернуться, но все непросто с юридической точки зрения: меня пока частично реабилитировали, и фактически мой срок закончится в 2026 году.
Судебная система в Узбекистане еще работает с перебоями: они привыкли чернить, но им сложно отбеливать репутацию человека.
– Расскажите, как происходил ваш арест и почему вы попали за решетку?
– Сложный вопрос. Всему виной – политическая ситуация: взаимоотношения Узбекистана и Запада резко ухудшились после расстрела Андижана в 2005 году.
Властям нужен был человек, судьба которого доказывала бы, что американцы – враги. Я идеально подходил на роль шпиона-предателя: специалист по Западу, учился в США, работал в ООН. Все послы меня знали: мы много раз встречались и разговаривали.
В день ареста я должен был лететь в Бишкек на семинар ООН. В аэропорту меня задержали под предлогом того, что в моем багаже нашли наркотики.
Когда мы прошли в комнату для обыска, из моего чемодана достали дискету с надписью «Секретная. Министерство обороны Республики Узбекистан».
Я первый раз видел эту дискету и до последнего не верил, что они пойдут до конца. Наивно полагал, что моя многолетняя работа на правительство заставит их одуматься и разобраться с этой ошибкой. Но не разобрались и на меня стали давить.
– Вас пытали?
– Когда я начал сопротивляться, мной занялись «лохмачи» – много раз били до крови. Но куда ощутимее побоев оказалось психологическое давление. Однажды на допросе следователь выложил на стол паспорт брата и вещи родственников. Пообещали всех посадить, подбросив им наркотики. У меня был однозначный выбор в пользу семьи.
Избиения и шантаж продолжались два месяца, пока я не подписал все их бумаги. Как только подписал – меня оставили в покое и начали интенсивно лечить, чтобы на суде мой внешний вид не испугал людей.
Всего у меня было три суда. Через месяц после первого приговора начался новый суд по мифической растрате средств в ООН.
Третий суд состоялся в 2007 году. Меня опять вызвали и попросили дать показания по делу, которое произошло тогда, когда я уже был за решеткой. Я спрашивал у следователя: как я мог совершить то, что вы мне приписываете, если я уже полгода сидел в тюрьме – у меня алиби?
Никогда не забуду 7 марта 2007 года. Забрали на допрос в девять утра, а в шесть вечера меня увезли на «скорой».
Следователи требовали дать показания против американцев и узбекских коллег – я отказался. Меня так сильно избили, что я несколько раз терял сознание. Опять вызвали брата, отца. На очной ставке с братом я попросил его отказаться от меня.
Меня спас врач со «скорой помощи», который настоял на госпитализации под крики следователя: «Он террорист, его надо убить». После этого три месяца меня не трогали.
Интересно, что один из тех, кто меня избивал, я помню только его имя – Дильшод (сотрудник Службы безопасности СНБ), получил политическое убежище в Нидерландах.
– К кому вы и ваша семья обращались за помощью?
– Никто не хотел подставляться, многие родственники и друзья отказались от нас. Я был опасен: не просто общался с американцами, а работал с ними ежедневно.
Приведу пример: после обыска в аэропорту 10 дней семья не знала, где я. Они обращались в милицию, морги, больницы. Звонили моему однокласснику – сотруднику СНБ. Мы десять лет сидели за одной партой. Он знал, что я арестован, но ничего не сказал отцу.
Сейчас я встречаюсь с коллегами, и они признаются, что боялись даже произносить мое имя. Понимаю, что мне на зоне было легче – я отбывал 20-летний срок и смирился со своей участью.
Более того, в 2012–2013 году я писал письма на имя президента Ислама Каримова и просил проявить гуманизм и расстрелять меня. Конечно, никакого ответа не последовало: мои письма и жалобы не выходили за пределы тюрьмы…
– В каких тюрьмах вы сидели, какие у вас остались о них впечатления?
– Я сидел в двух тюрьмах – в Бекабаде до 2011 года и в Навои. Первая тюрьма – для бывших правоохранителей, соответственно, лучше условия: меньше давления. Там много генералов, хокимов и бывших прокуроров. В этой тюрьме я работал сверлильщиком.
У меня часто друзья спрашивают, как давили в тюрьме. Я и вам говорю: необязательно бить, можно морально раздавить – поместить в холодную камеру, настроить всех против тебя, что обычно действеннее, чем просто бить человека. Это часто практиковали в Навои.
– Как вы узнали о смерти Ислама Каримова и своем освобождении?
– 27 августа 2016 года нам отключили все телевизоры. После работы заключенных сразу отправляли спать, хотя обычно до отбоя даже прилечь не разрешали. Мы понимали: что-то случилось, но все боялись это обсуждать. А в день похорон телевизор заработал. Но радоваться было нельзя: офицеры следили за проявлением эмоций.
После его смерти у меня возникла искра надежды. Я слушал выступления нового президента и понял, что будут изменения.
На свидании родители рассказали, что лично верховный комиссар ООН по правам человека Зейд Раад аль-Хусейн занимается моим делом и будет обращаться к президенту.
Хотя раньше не только комиссар, но и Генеральный секретарь ООН просил узбекские власти выпустить меня на свободу. Но после каждого обращения на меня давили, угрожали и требовали от семьи прекратить всякую активность.
В день освобождения моих родителей вызвал генпрокурор Узбекистана и в торжественной обстановке объявил: «Ваш сын вышел на свободу». Единственное, что попросил, – не выезжать за границу.
Но я и не собираюсь пока: отцу 87 лет, и я хочу быть с ним. Теперь у меня на первом месте – семья, а не карьера.
– Какие изменения в тюрьме вы наблюдали?
– После смерти Каримова даже в тюрьмах началась либерализация. Например, начальство интересовалось, что надо изменить, даже на «вы» начали обращаться.
Сейчас в бараках ставят холодильники, вентиляторы, так как летом очень жарко. Меньше бьют, чаще выпускают на поселение. Это еще не фундаментальные сдвиги, но проблески изменений есть.
– Что вас поразило на свободе?
– Очень много: в 2006 году не давали работать, а сейчас больше возможностей для реализации. США перестали быть главным врагом. Сейчас дышится свободнее, но 11 лет назад люди были добрее.